Весь приведенный выше текст является началом статьи, которую я со злостью шлифовал, раз за разом выверяя эпитеты и расставляя шокирующие акценты в возрастающей последовательности. И только за пять дней до премьеры, увидев утром прогон начала первого акта я был опрокинут, смят, уничтожен и бережно восстановлен из пепла. За долгие, изнуряющие месяцы кропотливой работы с труппой это была первая попытка склеить несколько эпизодов, и как же она была чудесна!

    Если говорить о том, ради чего актеры ежедневно подвергались изнурительной, кропотливой вивисекции, доводящей до полного морального истощения, до вспышек неожиданной агрессии, апатии, яростного отрицания, преданной любви, рабской покорности и глубокого негодования, то уже этот первый, еще сырой кусок показал - красноярскому ТЮЗу повезло в тяжелых муках рожать спектакль редкий,

не в каждое десятилетие случающийся, почти исключительный...

    Говоря о первом акте, Борис Цейтлин не соврал ни на йоту. Он обещал поставить светлую сказку, и он это сделал. Он говорил о том, что будет и смешно и грустно - и именно так и было. Эпизоды плавно вплывали друг в друга, иногда наслаиваясь, шли параллельно, распадались, и снова воссоединялись в единый поток.

    Позже, во время целого прогона, выяснилось, что живая ткань спектакля, пластична до степени необычайной. Перемещение между сном и явью, прошлым и настоящим, между школой, домом, далеким Затоном и обрывистым речным берегом происходят не резко, но по мере зрительского осознания! Это значит, что ваш сосед в зрительном зале может очутиться в новой сцене чуть раньше или чуть позже вас! Виртуозная игра с вниманием зрительного зала затягивает как течение быстрой реки, смывает поверхностное и делает нас беспомощными сопротивляться бесконечной любви Бориса Цейтлина...

    Было бы не честно обращаться к педагогам, заигрывая с их внутренним чувством обиды, происходящей от того, что "Географ Глобус Пропил". И я не буду этого делать. Просто вспомню историю, происшедшую в моем десятом классе 468 школы города Ленинграда в 1987 году. Учитель физкультуры (фамилию не помню, но по школьным документам можно восстановить) Сергей Петрович, установил посреди зала гимнастический брус, вызвал одну из самых красивых девочек, и в течение целого урока изучал с ней движения, постоянно трогая ее в те моменты, когда она была не в состоянии сопротивляться. Все наблюдали эту картину почти не разговаривая. После урока единогласно решили подождать до сдачи экзаменов. С тех пор я видел его еще только один раз - ровно через две недели. С посиневшим и опухшим от побоев лицом, он, уже не учитель, с грохотом волочил железную телегу, нагруженную кочанами прошлогодней капусты по Сенной площади...

    Нет, дорогие мои учителя, я ни в коем случае не хочу с другой стороны впасть в менторство, тыкать в ваши беды и утверждать, что постановка, якобы тем и современна, что показывает проблемы школы. Ведь образ учителя, построенный Борисом Цейтлиным - это сам Цейтлин, в исполнении замечательного актера Вячеслава Феропонтова. На его долю выпадает задача почти невозможная, такая же, какая случается ежедневно и вам.

Прилагая весь свой лингвистический дар, доходя до отчаянья, срываясь на крик он продолжает свои старания изо дня в день без иллюзий, что школа является его призванием, без самообмана о важности своей роли в жизни учеников. Осознавая, что стал учителем случайно, он не позволяет себе ни на минуту перейти на автоматическое, безразличное полусонное состояние.

    Говорят, для того, чтобы создать хорошую школу надо собрать трех талантливых учителей и одного вменяемого директора. И постановка показывает сразу две школы, но ни в одной из них нет такой роскоши. Есть добрая учительница детства и необходимость быть учителем сейчас. Здесь о преемственности никто не скажет с пафосом - только намеком. Воспоминания Служкина о боли первой, по дурацкой случайности неразделенной любви, неразрывно связаны со школьной учительницей. И только покажется, что после разговора о её недавней смерти герои сразу же начинают беззаботно скакать по классикам. Такова наивная форма поминальной молитвы по человеку, который уйдя не оставил после себя дурных мыслей.

    Что еще будет вменено Служкину в вину? Скандальная сцена со множеством поочередно сменяющихся женщин окажется страшной только во время педантичных репетиций. На поверку выйдет, что смешение фантазий и мыслей героя простроено трогательно и комично. Это, очень краткое действие является перебродившим концентратом бессмысленности, окружающей учителя, сценическим выражением его глубокой самоиронии.

    Если даже прогон первого акта показал, что мы соприкасаемся с потрясающей режиссурой, и уже ради этого надо придти и посмотреть "Географа", причем желательно на первые две премьеры разом, пока не рассеялись мельчайшие детали, выстроенные мастером, то второй акт поставит неудобный вопрос заново и ребром: - ради чего был затеян этот, достаточно жестокий по своему исполнению театральный проект?

    Философскую фабулу существования в этом спектакле выражает неожиданно выходящий на сцену человек в образе вечного узника российских лагерей. История, рассказанная им, повествует о белых и черных ангелах, перессорившихся в свое время ни за понюшку табака, и с тех пор развернувших жестокие баталии в человеческих душах. Отколовшиеся ренегаты в виде серых ангелов возмутились жестокости тех и других, спустились на землю, и помогают людям, которых раздирает междоусобная война изнутри. Подробно прочитать "сказку" можно здесь

    Любопытно, что в русскоязычном Интернете существует около 20 страниц, на которых эта история излагается дословно, буква в букву, в плоть до знаков пунктуации, но ни под одним текстом не указан автор. Единственная изредка появляющаяся подпись - это два слова "Сказка симуранов", которые, впрочем никуда не приводят, кроме как к самим симуранам, за которыми вылетают тонны страниц с детскими фэнтези-играми.

    Просматривая форумы, на которых этот текст публикуется, мы обнаружим, что он вводит читателей в состояние ступора. Это некий третий взгляд на проблемы мира, подаваемый под соусом "притчи", хотя ею не является (нет исторических списков, нет пересказов, версий, ссылок, нет литературных исследований, т.е. нет серьезного культурного следа, который оставляет после себя каждая значимая человеческая мысль).

    Соль рассказа состоит в метафизическом оправдании смешения доброго и злого. И если обычный житейский опыт нам подсказывает, что злое является тормозящим агентом по отношению к доброму, если позитивная мировая культура старается ориентировать человека по силовым линиям напряжений между добром и злом, заставить действовать из стремления к добру, т.е. восходить, делаться лучше и творить вечное, то "притча" не просто вливает ложку дегтя, но полностью переворачивает мировоззренческие установки целевой аудитории и оставляет после себя полнейшую душевную пустоту.

    Смысл этого текстового вируса заключается в размывании у человека представлений о плохом и хорошем, о добром и злом. И уже будучи не в состоянии распознавать доброе, человек теряет возможность к нему стремиться. Может показаться, что эти разговоры являются абстрактными, но на самом деле, методы, использованные Борисом Цейтлиным уже давно практикуются многими культурными деятелями, ослабляя духовную силу русского общества, констатируя неизлечимый диагноз. Более того, на вопрос о происхождении этого текста Цейтлин сообщил, что он и является автором, и что текст написан несколько лет назад, таким образом, притча, вставленная в пьесу становится программной.

    Завершая разговор о серых ангелах, мы неизбежно должны коснуться Булгакова. Ведь в его "Мастере" Воланд является героем точно такого же типа, как Географ Цейтлина. Не почувствовать этой параллели нельзя. Сама идея о том, что зло не является абсолютной чернотой, а имеет бархатное притягательное обаяние раскрыта Булгаковым так ярко, что мы обязаны ответить на вопрос о некотором тождестве мировосприятия между ними обоими. Внутреннее неприятие текущей эпохи, ощущение развала и распада, въедливая внимательность к мелочам, и особенно к недостаткам - к кому из них обоих это относится в большей степени? И, если прижизненным оппонентом Булгакову был лучезарный Зощенко, который принял новое время безоговорочно, полюбил его и скрупулезно запротоколировал в самые трудные для страны месяцы Великой Отечественной Войны (роман Перед Восходом Солнца), то оппонентом Бориса Цейтлина в данном случае выступает Александр Иванов - автор романа "Географ пропил глобус". И в результате мы наблюдаем, как исходный роман постепенно пропитывается желчью и темной мистикой...

   Итак, учитель по случайности, Географ становится значимой личностью для своих учеников, и в день рождения наливает зашедшим его поздравить подросткам. Через какое-то время появляется его жена, и с криком прекращает дебош, отчитывая, меж тем не своего мужа (тот, якобы, пьян), а школьников. Мы еще осознать ничего не успеваем, как действие перескакивает в другую область. Скоро появится "Узник лагерей", и перевернет спектакль чашей метафизического яда. Так что потом в сознании зрителей останется только то, что "Географ" - славный парень, почти как доктор Хаус, который хоть временами и циничен, но так обаятелен, что мы прощаем ему все.

    Сериал "Доктор Хаус", кстати, был создан для того, чтобы промывать мозги обывателю относительно проблем современной медицины. В его задачу входило, в частности, убедить зрителя в том, что недавно появившиеся массовые болезни, - это норма (раковые и автоимунные заболевания). Попутно были решены задачи по смягчению отношения общества к профессиональным искажениям личности медиков (цинизм, безразличие, жестокость). Не знаю уместно ли будет спросить, но вопрос уже висит в воздухе: а ставились ли подобные задачи при создании спектакля?  Или в более общем виде: почему привозная режиссура знакомит нас в основном с низостями, и никогда не покажет просто доброго спектакля без жестокости и пошлостей? Ведь при том потрясающем заделе, который строит Борис Цейтлин в первом акте "Географа", можно было бы просто продолжить в том же духе и создать удивительно светлый, искрящийся тонким юмором спектакль, после которого зрители стали бы добрее, а актеры испытали бы радость...

    Но ведь даже самый жестокий цинизм Географа драматургически выстраивается так, что его не вменишь в вину. Самые страшные его высказывания всегда неожиданно прерываются новым действием, и никогда не доводятся до логического завершения. Мы видим действие, но не его последствие. И с этой точки зрения, Борис Цейтлин, прикрывая своего героя, прикрывает себя. Но ведь в настоящей жизни цинизм оставляет вполне отчетливые следы, почему бы об этом не поговорить со сцены?

    Почему не поговорить о том, что выглядит совершенно провальной самая страшная часть спектакля, когда группа школьников вместе с учителем выходят к месту бывшего лагеря. И хотя проекция на подмостках читается как кладбище, и мы понимаем, что перед нами фотографии реальных заключенных, но инерция наплывающих сцен в спектакле делает свое черное дело - мы уже не воспринимаем эту святыню всерьез. Да и что теперь может быть святым, если ни добра ни зла по версии этой сказки нет? И если использование обсуждавшейся выше "притчи" является сознательным выбором режиссера, а не услугой по распространению расшатывающей общество идеи, то уже сейчас можно говорить о серьезной драматургической ошибке. Ведь вслед за разваливающейся сценой лагерной России неизбежно рушится следующая - трехминутный эпизод  развивающихся отношений между Географом и школьницей. Теперь за ними нет осознания бесчисленности потерь, нет никакой метафизики, делающей их отношения если не законными, то возможными. Как становились иногда возможными отношения медсестер во время войны и выздоравливающих солдат. Но если у тех за плечами ежеминутно стояла смерть и невосполнимые утраты, то в спектакле наличие этих потерь убедительно показать не удалось.

    И не потому что их в реальности нет. Просто за десятилетия постперестроечной жизни идея о разрезанной, разорванной истории России превратилась в такой же заезженный, и во многом уже сомнительный штамп, как и директивы отделов по работе с молодежью при ЦК ВЛКСМ. Уже повсеместно мы с удивлением обнаруживаем, что ничего полностью не прекращалось - среди нас живут потомки дворян, с навеки впечатанным благородством внутреннего склада, мы и наши дети бережно пересматриваем лучшие фильмы советской эпохи, по новому вслушиваемся в старые песни. И если в Москве это видится не так отчетливо, то Сибирь в этом смысле является бесспорным средоточием исторических связей.

    Оранжевый призрак, бродящий по Европе незаметно перешел в Азию, и пропустить этот след в спектакле невозможно. Хаотичная, неорганизованная сила подростковой зондер-команды находит свое применение только в сцене сплава, и только после нее ребята становятся людьми. Именно к самостоятельному сплаву подталкивает их Серый Ангел. Здесь основная мысль проговаривается почти дословно:

- они все сделали не так, но они прошли САМИ, без помощи и поддержки.

    Казалось бы, вся просвященная педагогика должна встать и аплодировать, но ведь в этой сцене речь уже идет не о "первом погожем сентябрьском деньке". Скорое обучение закончилось, на детях одеты ОРАНЖЕВЫЕ спас-жилеты, и никаких взрослых рядом нет. Они беспомощно болтаются на своем утлом суденышке, которое изо всех сил раскачивается рабочими сцены и заливается ведрами воды. Но вглядитесь. Ведь они ничего не делают! Эту сцену можно было бы назвать не только "Сплав страршекласников", но и "Погрузка в порту". Потому что оранжевая молодежь не делает главного, что отличает настоящих сплавщиков, от транспортируемого скота - не совершает действий. Их неподвижная стойкость не нарушается ГЛАГОЛОМ, который в этом месте должен бы не просто "жечь", а прожигать, звать за собой, не давая возможности спокойно сидеть на месте.

   По сути, Служкин здесь выступает в роли либерального подстрекателя. Его посылы буквальны, он обращается только к молодым, к своей целевой группе: сегодняшняя жизнь отвратительна, ценна только свобода.

    И пока ребята беспомощно болтаются под потоками низвергаемой воды, Служкин страстно транслирует репортаж о происходящих событиях, становясь масс-медиа в единственном, безальтернативном лице. Молодежь, прошедшая испытания остается безусловной правдой в этой истории, и именно их выбор должен связаться у зрителя с верным решением, который выведет нашу страну из замкнутого круга. Но что такое отвержение Географа учениками, если не очередное разрывание связей между поколениями? И тут мы понимаем, что все возвратилось на круги своя: каждая новая социальная победа приводит к разрыву, потере накопленного опыта, к разрушению Храма и к отчуждению нового от старого. Борис Цейтлин, словно Моисей вовлекает нас в сорокалетнее хождение адовыми кругами утверждая главное:

- УЖЕ НИЧЕГО СДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ.

т.е. Глагола-то и нет и жечь сердца нечем. А стало быть философия беспробудного пьянства - это единственный удел, которого и достоин русский народ, проживающий на фоне богатейшей земли, где "природа веками подбирала дерево к дереву, причесывала скалы...".

    Таким спектакль был после сдачи. Вечером следующего дня должна была состоятся премьера, и за ночь Борис Цейтлин вносит последние коррективы, безжалостно удаляя сцены, разрывая по живому. Одни недобро ликовали - Цейтлин испугался цензуры и решил смягчить спектакль. Другие возмущались - вымарывались самые зрелищные, "кассовые" сцены (сплав школьников, эротический сон Служкина). Лирические стихи укорачивались, и фраза за фразой отбрасывалось лишнее

    И только на премьере стало понятно - спектакль, показанный на сдаче и тот, что был показан зрителям - это два совершенно разных культурных объекта. Все, о чем болело мое сердце, испарилось, не оставив следа. Вся история турпохода оказалась фантазиями Служкина на вечере, в день рождения, когда ученики пришли поздравить своего учителя; грезами, в которой сказка о Сером ангеле, как выражение собственной неспособности отличать зло от добра, доводится мысленно до естественного финала. В этом финале Служкин не находит себе места среди ребят на сплаве, становится сторонним наблюдателем. Это не просто горькое ощущение уходящих в будущее новых поколений, которые обойдутся без тебя, это констатация собственной невозможности "взять и начать все сначала", потому что твоя история уже написана в тех людях, с которыми ты живешь перед которыми ты виноват, потому что внутри тебя намертво заела одна деталь, отвечающая за разборчивость между злом и добром...

    И в тот момент, когда проекция в будущее закончилась, мы неожиданно наблюдаем финал бытовой истории, развернутой в первом акте. Жена Географа сообщает ему о том, что их отношения завершились. Обаятельный циник, талант, не нашедший себе применения иначе чем в осмеянии чужих надежд оказывается разбит и разгромлен. История о Серых ангелах, воплощенная отдельно взятым человеком с фамилией Служкин привела к опустошению и одиночеству. И в этот миг сцена меняется, мы видим Географа в вагоне того же самого поезда, с которого начался спектакль. Свет в зале гаснет. Конец.

    И зрителю еще предстоит решить, домыслить для себя, было ли происшедшее полусном - полуфантазиями, грезами о будущем молодого и безусловно талантливого молодого человека, или его воспоминаниями на пути к тому будущему, о котором он так безутешно молил, стоя на коленях перед бесстрастным потоком воды:

- Река, реченька, вынеси меня из моей жизни...

Премьерная версия спектакля заставляет недостатки работать на общий замысел спектакля. Так, за день до этого, провальная сцена, где подростки набредают на лагерь политических заключенных, становится объективно мутной от того, что мы чувствуем, что школьники не в состоянии постичь всего ужаса массовых репрессий, а учитель - не в состоянии это объяснить.

И именно из за слабости этого эпизода отношения между Машей и Служкиным не переходят грань, которую иногда позволяет истинное, глубокое умение к сопереживанию, ставшее для Служкина, неразрешимой загадкой.

"Кассовая", зрелищная сцена сплава безжалостно удалена именно в силу своей натуралистичности. В задачу режиссера не входило зауптать зрителя в том, что фантазии Служкина реальны, и он не идет на поводу у красивого сценического эффекта, потому что замысел важнее.  Финальная версия спектакля в этом месте оставит только Географа, читающего потрясающий монолог на фоне беспокойно темной воды. Все остальное дорисует разбуженная зрительская фантазия.

    Статья получилась длинноватой для простого рассказа о спектакле, но два месяца, проведенные Борисом Цейтлиным в Красноярском ТЮЗе требуют серьезных размышлений и далеко выходят за рамки обычной постановки. Цейтлин не только всколыхнул театр, но заставил все его части работать ради единственной цели, ради того, в чем есть сам смысл существования человека на сцене. В результате небольшая когорта актрис старшего поколения, безусловно поддержавшая постановщика, оказалась услышана впервые за многие годы:

- огромная административно-хозяйственная часть театра должна существовать ради спектаклей, а не ради собственного функционирования, в котором постановочная деятельность воспринимается в качестве обузы.

    Театр объединился. Он объединился против тоталитарного режиссера, объединился вынужденно, вопреки застарелым внутренним противоречиям, ради решения творческих задач постановщика. Цейтлин продемонстрировал процесс и методы решения. Ведь не он один сталкивается со множеством наших театральных бед, но только он, единственный, кто не пошел на поводу, жестко обострил конфликты и добился решения вопросов, доселе не решаемых.

    Его долгая, кропотливая работа с актерами, была изнуряющей и щедрой на обилие показанных импровизационных ходов. Актерское существование по Цейтлину допускает импровизационные отклонения, позволяет органично встраивать их в плотную ткань постановки за счет скорости реакций и переходов. Поверхностно воспринимаемое за разорванное, такое существование может быть целостным, и является искусством очень быстрого но предельно отчетливого последовательного проигрывания разных планов сценического образа. Условность этого метода и превращает, по мнению Цейтлина, рутину актерской профессии в искусство, потому что позволяет в идеале расширять пространство образа почти до невероятных глубин.

    Признаюсь, все сказанное выше стало понятно только после того, как мне довелось увидеть импровизации-воспоминания режиссера о спектакле "Золотой Ключик", где он сам продемонстрировал методы, на которых строится эта техника. Но и на репетициях "Географа" он также постоянно использовал эти приемы, предлагая их исполнителям, в виде задач. В результате многие оказались сбиты с толку тем, что эти задачи часто менялись. Уходя домой, актеры тщательно прорабатывали, и старались довести до совершенства "указания" режиссера, но уже на следующий день все это безжалостно отбраковывалось, потому что становилось механистичным, заученным и не настоящим.

    И хотя все постановщики борются за то, чтобы актеры играли хорошо, только Цейтлин оказался готов безжалостно вырезать в день премьеры то, что по его мнению сыграть невозможно. Косвенно это, также означает следующее: почти любую сценическую задачу он будет тянуть до самой премьеры, превращая жизнь актеров в ад, на тот случай, если во время очередного повтора вдруг родится спонтанная жизненная реакция. В статистике метод зовется законом больших чисел, и означает, что для каждого единичного успеха необходимо просто подобрать достаточно широкую базу исходных состояний - или репетировать бесконечно долго, или делать кастинг из всех существующих в природе актеров.

    И в этом Борис Цейтлин безусловный идеалист, какими по большому счету остаются на всю жизнь все искренние почитатели точных наук. Не случайно, что на вопрос о том, в каком театре можно было бы хорошо, без купюр, поставить "Географа", он, надолго задумавшись, сказал:

- Может быть только в Перми... Хотя и там это можно  сделать только в форме антрепризы.

    Если Географ - это сам Борис Цейтлин, а именно на это недвусмысленно указывает использованное в первом акте стихотворение Бориса Рыжего. Если Градусов - это тоже Борис Цейтлин, потому что в оригинальном тексте Александра Иванова, этот персонаж неизменно внешне характеризуется как "РЫЖИЙ, НОСАТЫЙ" и,  если программная сказка о Сером Ангеле принадлежит Борису Цейтлину, то финал этой истории становится скрытым покаянием самого режиссера перед Красноярским ТЮЗом, а может и еще перед кем-то, кого режиссер предпочел не называть.

    Выше я не зря старался показать, что изначально спектакль замышлялся как жестокий приговор . Но приближение к премьере меняли не только театр, но и самого режиссера.

И когда говорят, что Цейтлин под конец испугался, пригладил спектакль из цензурных соображений, то скажу прямо: не было в этой постановке ничего, о чем Красноярская общественность помнила бы более недели после премьеры (пошлостью нас удивляют другие) .

Следующим днем после премьеры Цейтлин уехал, оставив после себя пустоту, и нас. Смысл этой пустоты очевиден - в театре произошли изменения. Еще не глубокие, поверхностные. Была показана альтернатива самоутешительным иллюзиям. И мы только начали прощать друг другу то, что делали в течении долгих, почти бесчисленных лет формального служения Мельпомене.

И мне кажется, что Борис Цейтлин сделал спектакль другим именно потому, что почувствовал, что мы мало-помалу стали изменяться, оттаивать. Может быть уже к следующему спектаклю все вернется на круги своя. Но не для всех. Потому что, узнав настоящее нельзя об этом забыть, а только забыться на время, до лучших времен.