Гастрольный показ спектакля Счастливый Принц (Гинкас) прошел под бурные и не всегда уместные аплодисменты красноярских любителей не только театра вообще, но и конкретно - Норильских Сезонов. Не смотря на удивительные, совершенно невиданные декорации, которые оживали трудом замечательных актрис, спектакль прошел вхолостую. Будем честны, и отнесем аплодисменты на сторону общей добропорядочности публики, ведь сказка о королевстве в Сибири ассоциируется лишь с далекой Москвой, и, следовательно, с чем-то небывало-отсутствющим, не настоящим. В самом деле, надо иметь очень богатое воображение, чтобы классическое, выверенное еще Андерсеном перечисление социальных бед было воспринято современно и жестко.

    Но не получается. Для Сибири существование беспризорных детей не возможно. Города, где зимой бывает под минус сорок, да при отсутствии круглосуточно работающего метро - это испытание, не совместимое с жизнью. Проще добровольно сдаться в любой ближайший детский дом. Точно так же, не звучит убедительно проблема голода, в которой одни, якобы ответственны перед другими. Ведь современный мир таков, что бедность означает не столько голод как таковой, а чрезвычайно некачественную пищу, однако, следующие из этого болезни мы до сих пор не ассоциируем с нищетой. И пока современные беспризорные дети не выросли, и не взорвали наше сознание тем, какие последствия проистекают из бедности образца 21 века, мы, общество, не готовы связывать голод и холод по Андерсену (читай - Оскару Уайльду) с тем, что остальная часть общества катается на автомобилях. А зря.

    Поэтому зал вежливо скучал и хлопал в тех местах, которые казались комичными, ведь не мог же Гинкас привезти слабый спектакль. Счастливый Принц отдавал частицы себя, чтобы восстановить справедливость в своем городе. Постепенно, обретая физическую слепоту, как новое качество бытия, как полную невозможность действовать в одиночку, он погрузил зал в безмолвный транс. Но поскольку, потеря второго глаза была предсказуема так же, как и неожиданна жертва первым, то и волшебная сила зрительского безмолвия постепенно ослабла - мучения, происходящие слишком долго, делают нас... более терпимыми к беде, происходящей с другими...

    И тогда история состоялась вокруг ирреальной, невозможной любви ласточки и статуи. Невротичный сюжет, типичный для Андерсена, и взрастившей его культуры, лишь кажется изысканным и утонченным, Эрик Берн давно обозначил его как затянувшуюся первую подростковую влюбленность. Поэтому, в грустной сказке для детей не видно главного - золотого ключика, счастливой отгадки, позволяющей решить неразрешимое. Но ведь не обязательно в природе нет того, чего не видно с первого взгляда. И действия актеров на сцене, наполнены смыслом - не чувствовать это не возможно. Но зачем перед ласточкой ставится заведомо провальная задача - выйти в зал и сказать о том, какие мы на самом деле сытые и безразличные подонки?

    И только утром следующего дня, после бессонной ночи, понимая, что такие выходы в зал театр пытается совершать всю свою историю... И уже давно, он, Театр, знает, что в ответ на любой упрек сытый обыватель найдет миллион веских оправданий... утром следующего дня подумалось, что маленькая заноза-ключик, оставленная Гинкасом, всё-таки имеется, и застревает он в самом неожиданном месте. И история эта вовсе не сентиментальна, а напротив, предельно честна. И вот прямой, буквальный ее смысл:

   Долгие годы, растраченные в попытках сделать мир лучше посредством преображения зрителей, проходят впустую. Мир не становится честнее. Не меняется ничего. Человек остается прежним. И следующий шаг в этой истории - естественная, и, возможно, весьма почётная смерть, перед которой неизбежно заточение в сверкающем памятнике. Но Московский ТЮЗ проходит эти десятилетия вместе, занимаясь ирреальной, невозможной деятельностью. Всё, что они потеряли на этом пути - это их потери, сделавшие всех причастных только ближе. И сейчас, когда бессмысленность творимого добра становится кристально ясной, остается только принести букет опадающей сирени - этот спектакль, не как утверждение, а только как знак, что только в достижении невозможного и есть подлинный смысл человеческого бытия.

    И если пересмотреть спектакль с этой точки зрения, то неожиданно всё необъяснимое и загадочное соберется в единую, цельную картину. Предыстория - любовь Ласточки и Тростника выявит главное - скрытую потребность птахи к совершению невозможного. Это то детство, в котором некоторые вдруг для себя делают удивительное открытие - они не такие как все остальные люди на земле...

   Многократно отмеченные бумкающие и пумкающие горожане, длинные ряды родственников Тростника, единая команда ласточек, группа придворных танцоров - всё общественное в этом спектакле существует параллельно личному, не пересекаясь, и не накладывая заметного отпечатка. И даже когда горожане заколачивают душу Счастливого Принца в статуе, то на неё это опосредованное взаимодействие не оказывает ни малейшего воздействия. Буквальная иллюстрация этой сценической аллегории произошла на первом показе спектакля.

    После занавеса актеры всё еще стояли на сцене, когда под гром оваций вышла Генриетта Яновская и в коротких словах связала два года, проведенные в этом театре с сегодняшним "Счастливым Принцем". В ходе ответной речи ей дарили подарки, и в частности, богато переплетенную пьесу, найденную в архивах театра, самым значительным элементом которой по удивительной случайности стала дарственная надпись, выполненная на золоченой(!) пластине.

Отметив дорогой переплет, Яновская начала было говорить о том, что спектакль этот так и не был выпущен, но тут же была прервана взволнованной ведущей, и зрители не узнали о том, что же случилось с этой постановкой несколько десятилетий назад... Таким образом, процесс заколачивания души в статую был продолжен нечаянно и сразу же по окончании такого театрального и такого зрелищного мероприятия...